Актер Михаил Мельник: "В искусстве я дурной, но зритель-то пришел"

Народный артист Украины, актер, режиссер и сценарист уникального театра одного актера "Крик" рассказал, как ему удается завоевывать зрителя и почему ему наложили 30 швов.

Накануне в Украине праздновали День театра. "Сегодня" пообщалась с создателем театра одного актера "Крик" Михаилом Мельником, известным далеко за пределами Днепра и даже Украины. Народный артист Украины в своем театре не только актер, но также режиссер, сценарист, гример и композитор. Билеты на постановки Мельника раскупают за месяцы зрители не только из разных уголков Украины, но и со всего мира.

— Михаил Васильевич, каково 29 лет быть единственным актером театра?

— Чтобы понять, нужно пройти через это. Человек привыкает ко всему, даже к тюрьме. Правильней было бы спросить: а как вам 29 лет, как монаху, сидеть в этом подвале (театральная гримерка расположена в подвальном помещении. — Авт.), где нет ни одного окна, ни одного кабинета. С учетом того, что у меня академический театр, только здесь я могу собрать свой коллектив (9 человек. — Авт.). Вот это очень сложно. Ну, нельзя так с людьми… Думаю, если бы не эти подвалы, я, может быть, сделал бы больше.

— Вы помните, когда собрали первый аншлаг? И почему выбрали именно такой формат театра?

— Конечно. Мне так повезло в жизни. Когда я поставил первый спектакль — "Гайдамаки", — он уже тогда собрал аншлаг. Еще в Театре Шевченко (1989 год. — Авт.) я придумал форму, которой нет больше нигде в мире, что один человек может быть и режиссером, и актером и так далее. Я не был согласен с формой искусства в обычном театре: в ней нет ни образа, ни глубины, все наигранно. А мне хотелось сделать украинскую театральную школу с европейскими стандартами, например, ставить Набокова на украинском языке. Тогда я и провел эксперимент, поставил "Гайдамаки" — и собрал аншлаг. В зал на 50 человек пришло порядка 100. Это дало мне веру, что такой театр должен быть и что он будет пользоваться спросом.

— Как вам удается справляться с задачами режиссера и актера одновременно?

— В моем случае режиссер и актер — одно целое. Но, безусловно, вверху, там, где голова, стоит режиссер, который дает телу команды, а само тело — актер, которое эти команды исполняет. Пока есть гармония между головой и телом, будет театр одного актера.

— Ваш спектакль "Грех" был удостоен высшей государственной награды — Национальной премии им. Шевченко. Расскажите, как создавали постановку?

— Над ним я работал два года, как и над всеми моими спектаклями. "Грех" не стал случайным в моей жизни. Я искал глобальную тему, которая достала бы даже трезвого циника. Когда нашел тему, перенес события в сегодняшний день. Самым важным было найти голос матери (в постановке есть героиня — старенькая мать, голосом которой говорит Михаил Мельник. — Авт.). Очень долго не получалось его изменить. Но, когда у меня наконец-то вышло, он оказался голосам моей родной матери. Потом я повез спектакль на международный фестиваль, где один московский критик не поверил и сказал, что так изменить голос невозможно. Есть механизмы, которые раскладывают голос, но, чтобы этот голос зазвучал, нужно раскрыть душу. Наибольшее впечатление "Грех" оставил в Беларуси: как там рыдали белорусы, я не слышал такого даже на похоронах.

— Зритель может себе представить, как проходят репетиции в обычном театре. А как это происходит в театре одного актера? Как готовитесь к спектаклям?

— Готовлюсь я обычно за день до спектакля. Хожу, продумываю сценарий. Если вы будете на трех одинаковых постановках, то заметите, что все они разные. Даже камень меняется со временем. Человек также. Сегодня — одна амплитуда, завтра — другая. Ты живешь в социуме, тебя трогают какие-то новости; кроме того, у тебя есть своя жизнь, со своими трагедиями, драмами, комедиями. Все это откладывает отпечаток на спектакле. Если он разный — значит он живой. Искусство — сиюминутное, живое. При этом человек платит за спектакль деньги, значит, должен получить больше, чем ожидает. Для меня показатель, если зритель в конце не аплодирует, это значит, что он впечатлен.

— В большом коллективе сложно держать под контролем все процессы, куда проще одному человеку избежать неожиданностей во время представлений. Или все же они случаются на ваших спектаклях?

— Безусловно. Бывали и трагичные моменты. Когда я только начинал играть, во время спектакля "Кара" по Николаю Гоголю был момент, где я упал с высоты. Оторвалась специальная зацепка, которая держала меня вверху сцены. Я упал на паркет и приземлился на пятки, отчего у меня в спине сместились диски, я не могу двигаться. Что в таких случаях нужно делать? Наверное, остановиться, сказать, что произошло. Но в искусстве я всегда был дурным, зрители-то пришли. И я снова полез наверх. А дальше была сцена, где мне нужно было прыгать, будто с лошади. Сил уже не было — я не допрыгнул до подставки и снова пятками встрял в паркет. Как я доработал спектакль, не помню. Но зритель был в шоке.

Второй раз трагедия произошла во время спектакля "Парфюмер" по Патрику Зюскинду. Тогда у меня на сцене был большой стеклянный аквариум, внутри которого находился килограммовый стеклянный шар. Я выливал из него воду туда, куда ее выливать было нельзя. Но так придумал художник, и я это делал. И когда я размахивался, этот тяжелый шар оторвался от дна аквариума, отлетел к стене, тем самым разбив стеклянную емкость. Когда добавили свет, все увидели, что у меня из руки струей бьет кровь. Если говорить о театрализации, то это было очень красиво — это пришлось как раз на конец первого действия. Но продолжать я уже не мог: меня отвезли в больницу, наложили тридцать швов.

— Как вы подбираете репертуар и с кем советуетесь во время подготовки спектакля?

— Ставлю только то, что меня цепляет. Важно, чтобы тема была актуальна, выбирая тему, я определяю, проходил я ее или еще нет. Бывает такое, что ты думаешь, мол, эта тема важная, но будет ли она интереса зрителю? На премьеру придет 100 человек, скажут, хорошо, но больше не придут. А советуюсь со своими женами, бывшей и нынешней, с коллективом. Но последнее слово все равно остается за мной. Хотя к критике я всегда относился с болью, потому что знаю, сколько над материалом работаю, что хочу им сказать.

— Как вам удается включаться в реальную жизнь, когда выходите из театра?

— На спектакле, словно во сне, ничего не помню. Потом спрашиваю у жены, как все прошло. Первым делом, когда приезжаю домой, включаю телевизор, смотрю новости. Мне же нужно быть в курсе событий, чтобы потом переносить их в спектакли.

— Михаил Мельник — он кто?

— В каждом имени и фамилии заложен свой код. Мой код записан еще в доме моих родителей в селе Беево-Коммуна. Сейчас, когда село исчезло, но в нем остались только дома, его переименовали в честь вашего покорного слуги. Теперь оно называется Мельниково. Мог ли я об этом думать, когда ребенком пас коров?

— Ну и напоследок вопрос, на который вы обычно не отвечаете. Почему же театр называется "Крик"?

— Жизнь — как манок. В каждом спектакле я ставлю себя на место главного героя. Создание образа не означает, что я надеваю маску. Образ — мое поведение в тех обстоятельствах, в которые я попадаю. Это мой "Крик".